[данные засекречены]
Работники реанимации могут смеяться рядом с умирающим. Работники реанимации циничны, как никто другой.
Но если в частной беседе за уютными стенами "медсестринской" завести разговор о смерти, большинство просят: "не спасайте меня, не реанимируйте, не мучьте". И в глазах отражение ужаса пополам с жалостью. Кто, когда был (или была) тем первым, тем самым, кто этот ужас оставил?
Я могла бы вспомнить тех, кого удалось спасти, кто после баланса на самой грани или даже мига там остался на этой стороне жить счастливо. Только дело здесь не в статистике. Статистка - дитя разума, а там, куда приходит ужас - разума нет. И радостью его тоже не перебить, потому что так уж задумано эволюцией, что плохое запоминается ярче, четче, острее, чем хорошее. Потому что память о плохом важнее для выживания вида.
Я помню всех своих умерших в деталях - кто когда и почему, и на какой странице. Нет, не потому что я перечитываю их истории болезни после несколько раз, ища ошибки. Просто после я ловлю себя на том, что вместо написания эпикриза я уже давно сижу в прострации, тупо смотря на текст до тех пор, пока он не врежется в память. И не думаю ни о чем. Поэтому, наверное, запоминается так хорошо.
"У каждого доктора свое кладбище" - нет, это не только про врачебные ошибки. "У каждого доктора свое кладбище" потому что все смерти, которые я видела - мои.
Но если в частной беседе за уютными стенами "медсестринской" завести разговор о смерти, большинство просят: "не спасайте меня, не реанимируйте, не мучьте". И в глазах отражение ужаса пополам с жалостью. Кто, когда был (или была) тем первым, тем самым, кто этот ужас оставил?
Я могла бы вспомнить тех, кого удалось спасти, кто после баланса на самой грани или даже мига там остался на этой стороне жить счастливо. Только дело здесь не в статистике. Статистка - дитя разума, а там, куда приходит ужас - разума нет. И радостью его тоже не перебить, потому что так уж задумано эволюцией, что плохое запоминается ярче, четче, острее, чем хорошее. Потому что память о плохом важнее для выживания вида.
Я помню всех своих умерших в деталях - кто когда и почему, и на какой странице. Нет, не потому что я перечитываю их истории болезни после несколько раз, ища ошибки. Просто после я ловлю себя на том, что вместо написания эпикриза я уже давно сижу в прострации, тупо смотря на текст до тех пор, пока он не врежется в память. И не думаю ни о чем. Поэтому, наверное, запоминается так хорошо.
"У каждого доктора свое кладбище" - нет, это не только про врачебные ошибки. "У каждого доктора свое кладбище" потому что все смерти, которые я видела - мои.